Упрощенная HTML-версия
Далеко не всякий решился бы за день до сложнейшего экзамена по патофизиологии
отправиться на рок концерт. Но мы с моей одногруппницей решились. Не каждый день в Омск
приезжает знаменитость российского масштаба – сам Валера Кипелов. Оглушительная музыка,
толпы пьяных фанатов, скандирующих: «Ки-пе-лов!» и реки пива… Приехав домой, я забыла, какой
экзамен буду сдавать через день. Но на то он и третий курс. Здесь возможно всё. Незабываемый,
волшебный год.
И вот мы уже мысленно на втором курсе. Ещё нет и впомине грядущих страхов и
трудностей. Вот только летом нас ожидает первая в нашей жизни практика в больнице в качестве
помощника медсестры. Ещё не скоро будет комфортная ординаторская с кожаными диванами и
ведение палат наравне с врачами. Будет, но не скоро. А сейчас: швабра с ведром, дезинфицирующий
раствор, градусник и один на три палаты тонометр. Нейрореанимация. Судьба забросила меня
именно в это отделение, но ей конечно же виднее.
Ночное дежурство в реанимации. Разве можно это забыть? Окно, выходящее на
Христорождественский храм, открыто всю ночь; за ним вечерние сумерки с огненным закатом
сменяются беспросветной густой синевой, на фоне которой часов в пять начинают появляться
очертания собора – нереальные, будто вырезанные из цветной бумаги.
В палате появляется молодой доктор:
– Новая медсестра?
– Нет, я из медакадемии, на практике.
– А! Ну, тогда давай писать консилиум!
Мы садимся за стол, и под диктовку доктора я начинаю писать. Из ночной черноты
распахнутого окна веет прохладный, пахнущий дождём, ветер и шуршит листами бумаги на столе. Я
не понимаю половины из тех терминов, которые диктует доктор, делаю ошибки, но он лишь
улыбается и терпеливо разъясняет:
– Мидриаз – это расширенный зрачок, а миоз – суженный. Легко запомнить: когда слово
большое, тогда и зрачок большой, а когда маленькое – маленький. Вот пойдёте учиться на третий
курс, никто ещё не будет этого знать, а ты будешь!
Под утро в палате появляются другие врачи. На столе лежит листок, исписанный моим
аккуратным почерком.
– Это ты писал?!
– Нет, – улыбается молодой доктор, – я и слов-то половины таких умных не знаю!
Второй курс. Это время, когда ещё только начинаешь привыкать к бесконечным переездам в
течение дня – корпуса и больницы разбросаны по всему городу. Притаившийся в тени раскидистых
клёнов, патолого-анатомический, горделивый главный корпус, скрывающий в себе лабиринты
коридоров, лестниц, огромное зеркало и гипсовый бюст Павлова, хитро взирающий на нас на
занятиях по физиологии; санитарно-гигиенический с его классическими колоннами;
многопрофильная больница на левом берегу… Наши маршруты порой бывали причудливы.
Причудливы как наша жизнь, как связь времён.
А что лучше даёт почувствовать эту связь, чем надписи, оставленные на партах
предыдущими поколениями студентов? Это словно послания из прошлого, словно голоса людей,
окончивших институт много лет назад. Немало интересного можно прочитать на старинной
древесине столов в аудитории санитарно-гигиенического корпуса. Семидесятыми, восьмидесятыми
годами датированы надписи – старые чернила въелись на века, кто-то даже вырезал свои строки,
чтобы прочнее войти в историю. Современная молодёжь пользуется недолговечным «штрихом»,
создавая свои афоризмы. Одни восхваляют сами себя, провозглашая: «Стом.фак. круче всех!» или:
«Леч.фак the best!», другие умоляют: «Люди, давайте взорвём кафедру БХ!». А встречаются и
деловые предложения: «Антон М. 234 гр. поможет по БХ, гисте, анатомии, физо, м/б».
Но вернёмся на второй курс, на лекцию по физиологии. Кто сказал физиология? Кто сказал
физиология и не вспомнил при этом Дмитрия Фёдоровича Лукьяненко?! Не вспомнить его –
знаменитого как Павлов, лучезарного как Введенский, мудрого как Ухтомский, – невозможно!
На первой лекции по физиологии Дмитрий Фёдорович заявил:
– Павлов и Сеченов открыли, что организмом управляет не Бог, а нервная система.
При этом мы с одногруппницей переглянулись, и невольная улыбка озарила наши лица.