Упрощенная HTML-версия
303
Воспитанная мистериями привычка сопереживать богам и приобщаться к их
страданиям, – ибо это путь к очищению и отрешению от земного, путь к загробному
блаженству, достигаемому в оргиастическом состоянии мистерий, – была перенесена на
героев драматических представлений, изображающих перипетии из их жизни. Гомеровская
«Илиада» как раз связана с таким культом героев, который в «Одиссее» приблизился к
трагедии. Если герои «Илиады» не умеют притворяться, порой превращаясь в
олицетворенный патос (гнев Ахилла например), то Одиссей уже представлен человеком,
одаренным задатками и недостатками, «притворщиком» и «обманщиком». Он неоднократно
притворяется кем-то: «Никто» в пещере Полифема; нищий старик, представший перед
Пенелопой после своего возвращения на родину и рассказывающий истории про самого
себя.
В диалоге «Ион» Платон показывает, как происходило публичное чтение
отрывков из гомеровских поэм: рапсод распевал их под музыку, сопровождая страстными
жестами, и до того входил в роль, что трясся от ужаса или заливался слезами. Это
сопереживание страданиям Агамемнона или Эдипа имело все то же очистительное действие
(«катарсис»), хотя со временем, постепенно, трагедия теряет свою возвышенность, и это
очищение мыслится уже психологическим, медицинским, утратившим свою религиозность.
Гомеровский эпос стал одним из источников появления трагедии, которую Эсхил
назвал «крошками с пиршественного стола Гомера». Одна из этих трагедий названа по
имени героя Троянской войны – «Агамемнон» (в трилогии «Ористея»). Эсхил пытается
объяснить через драматические действия в период Троянской войны причины бед,
постигающих человека, и цель его страданий: «Жив Бог! Сущий жив! Коль имя «Зевс» Он
приемлет, к Зевсу песнь воскрыляется моя. Все пытал и взвесил я: легковесно было все. Зевс,
мне прибежище, снимет единый с души скорбь, отженит от сердца страх. Пра-бог, ветхих
былей, древлий царь, необорной силой лют; Безымянный-днесь забвен…. К разумению
Добра Зевс ведет путем скорбей, научает болью нас… поскольку «грех цветет из рода в род».
Софокл в «Эдипе-царе» говорит о «тщете жизни людской», о невозможности
счастья и иллюзорности его на земле. Эдип, сын убитого им царя, и в таком же неведении
ставший мужем собственной матери, показан игрушкой богов. Трагический пафос
«Вакханок», «Медеи», «Ипполита» Еврипида также поднимает вопросы: существует ли
справедливость? есть ли богам дело до человека? откуда берутся зло и страдание? Эти
вопросы уже гораздо шире, всеохватнее принципа воздаяния. Трагики по-разному отвечают
на них.
В поисках закономерностей и связей Эсхил приходит к идее родового проклятия:
представители такого рода из поколения в поколение совершают чудовищные злодеяния и
терпят мучения и смерть от рук своих близких. Совершенное предком преступление
непременно будет наказано в потомках, но Зевс терпеливо выжидает уместного часа
расплаты, «натянув лук, чтобы ни поверх звезд, ни мимо цели не улетела стрела». Расплата
произойдет лишь тогда, когда потомок сам совершит подобное преступление, когда
зазнается и перестанет бояться гнева богов. Проклятие – это накапливаемый долг крови, это
когда богатство и знатность, становясь средствами наказания, ведут к гордыне и
самообожествлению: «богатство порождает гордыню, а гордыня – обман и рок». Герой
совершает непростительную ошибку и становится жертвой «рока». Но то, что кажется
«роком» – гибель победоносного героя на пороге родного дома, переходит в осмыслении в
правду, судьбу-справедливость, судьбу-суд.
Суд – процесс тягостный, опасный, напряженный и горестный, но ведет он к
пониманию правды и исцелению. В этом – катарсис. Катарсис как познание (гнозис) –
потому что автор через сюжетные линии словами участников драмы дает знание того, как и
за что погибает герой, благодаря чему связь и смысл событий становятся видимыми.
Катарсис в медицинском смысле очищения – потому что только обнаруженную рану можно
очистить и исцелить. Смешение событий, соединение временных пластов, превращение