Упрощенная HTML-версия
109
сал: «Выхожу только для того, чтобы найти минуту забвения в
тупой дремоте Английского клуба».
Конечно, он все сознавал с неумолимой ясностью, как чело-
век в летаргическом сне, когда его хоронят заживо. Судил себя
страшным судом: «Я себя разглядел и вижу, что никуда не го-
жусь.…Но неужто и жалости не стою?». (Д. Мережковский).
С середины 40-х годов «басманный философ» не перестает
говорить об «общем перемещении вещей и людей, о «блуждаю-
щих бегах» непрерывно галопирующего мира к непредсказуемой
развязке».
Чаадаев чувствовал мучительную разъединенность с рядом
находящимися людьми и с живой жизнью, называя свое суще-
ствование «холодным», «ледяным».
Петр Яковлевич внешне становится еще более странен. Один
из современников пишет о «мраморном лице Петра Яковлевича,
на которое не сядет ни мотылек, ни муха, ни комар, не вползет во
время сна козявка или червячок», о его маленьком сухом и сжа-
том рте…»
Во второй половине 40-х годов у Чаадаева вновь наступает
душевный кризис. Его письма наполняются многообразными жа-
лобами на «бедное сердце, утомленное пустотой». Часто появля-
ются мысли о самоубийстве. В письме к двоюродной сестре он
пишет: «…Я готов ко всем возможным перипетиям, не исключая
той, которые древние рассматривали как героическое действие и
которую современники считают, не знаю почему, грехом».
Телесное здоровье в конец ухудшается. Припадки, чрезвы-
чайно мнительные беспокойства, слабость, кровотечения сменя-
ются кратковременным улучшением, а затем все начинается сна-
чала.
К 1847 г. в состоянии Чаадаева наметилось значительное
улучшение. Он активно сотрудничает с журналами «Москвитя-
нин», «Московский сборник» и пишет «Апологию сумасшедше-
го», встречается с молодежью.
В 1855 году Петра Яковлевича вновь настигает кризис. Он
составляет завещание, постоянно ведет разговоры о скоропости-
жной смерти. Д.Н. Свербеев вспоминает слова Чаадаева за 2-3
недели до смерти: «Я чувствую, что скоро умру. Смертью моей я
удивляю вас всех. Вы о ней узнаете, когда я уже буду на столе».