k419 - page 69

69
да, когда смерть действительно пришла. В то же время писатель
сам оставался всё время, с малыми перерывами, совершенно бод-
рым и здоровым. Однако депрессивные ноты постоянно звучат в
письмах Тургенева. Так, в 1861 г . он пишет Е.Е. Ламберт: « На
днях моё сердце умерло… Прошедшее отделилось от меня окон-
чательно, но , расставшись с ним, я увидел, что у меня ничего не
осталось, что вся моя жизнь отделилась вместе с ним. Тяжело
мне было, но я скоро окаменел». В письме П. Анненкову в
1862 г .: «Как я состарился, отяжелел и опустился! Последние 15
лет промелькнули как сон: я никак не могу понять, каким обра-
зоммне вдруг стало 43 года, и как это я очутился каким-то чужим
почти мне самому стариком…». В 1878 году Тургенев описывает
свое состояние, квалифицируемое старыми психиатрами как
«anаesthаеsia psychica dolorosa»: «Я … застываю и затягиваюсь
плёнкой, как горшок с топлёным салом, выставленный на холод;
всякой тревоге был бы рад – да что! Не тревожится душа , уже не-
чем».
Б.М . Эйхенбаум высказывает мнение, что грусть и тоска,
пронизывающие письма Тургенева, не более чем актёрство: «Он
говорит очень грустные и трагические слова, но так, как говорит
актёр, произносящий монолог в публику, или так, как ведут ин-
тимную беседу в светском салоне – рисуясь своей грустью; ко-
кетничая ею, как своим салонным амплуа». В переписке с графи-
нейЕ.Е. Ламберт в 1850-60 г .г. Эйхенбаум находит образчики са-
лонно-аристократического стиля, который был бы неуместен в
письмах к Анненкову и Некрасову . «Ах, графиня, какая глупая
вещь – потребность счастья, когда уже веры в счастье нет (1856).
«Или это только так кажется, а уже ничего нового, неожиданного
жизнь мне представить не может, кроме смерти (1859). «И при-
томмы все осуждены на смерть… Какого ещё хотеть трагическо-
го». Можно, конечно, согласиться сЭйхенбаумом о кокетливости
и нарочитости трагизма Тургенева в письмах к светской красави-
це, в которую писатель был влюблён. А как же тогда отнестись к
дневниковой записи Тургенева 1877 года, адресованной самому
себе, как не о действительных чувствованиях писателя: «Пол-
ночь. Сижу за своим столом, а на душе уменя темнее тёмной но -
чи. Могила словно торопится проглотить меня; как миг какой-то
пролетает день пустой, бесцельный, безответный. Смотришь,