Стр. 139 - 2

139
Среди работ Вишнякова особенно известен портрет маленькой дочери начальника
Канцелярии от строений Сары Фермор . Это типичный парадный портрет: театральный пейзаж с
колоннами и драпировкой, нарядное придворное платье, нарочитая поза. Видны многие
несовершенства и неправильности: не совпадают складки платья и узор ткани, руки несоразмерно
длинны, левая длиннее, поза чересчур напряженна. Но эти неправильности придают портрету
специфическое очарование маски, карнавальности. Кажется, что звучит манерная и причудливая
мелодия менуэта. В «Портрете Сары Фермор» проявилась характерная примета первых изображений
женщины на полотнах XVIII века — кукольность. Костюм играет ведущую роль: лицо и руки
словно приставлены к платью. Диссонанс живого жеста и парчовой неподвижности одежды
составляет главный контраст, создавая ощущение хрупкости, театральности, условности. Это
портрет-миф XVIII века о себе самом.
Алексей Петрович Антропов (1716 ─ 1795), как и Вишняков, продолжает
древнерусские традиции в живописи. Его портретам свойственны черты парсуны: объёмная
моделировка головы при плоском решении одежды и аксессуаров; напряжённое сочетание красного
и зелёного, жёлтого и голубого при матовом нейтральном фоне; статичность позы; приближенность
фигуры к первому плану. Несколько тяжёловесный пластический и линейный ритм антроповских
портретов даёт основания относить их к стилистике барокко. Он пишет преимущественно камерные
портреты (погрудные или поясные изображения) представителей аристократии. Среди них
портреты статс-дамы А.М.Измайловой, М.А.Румянцевой и А.А. Бутурлиной. На всех этих
портретах прослеживается сановность, дородность, что подчёркивается торжественной
статичностью поз. Антропов умеет уловить в модели наиболее существенное, что придаёт его
портретам жизненность.
Царские портреты художника говорят не только о большом профессионализме, но и об
умении дать верную характеристику правителей. Пророческим стал его портрет Петра III , ныне
хранящийся в Государственном Русском музее. Здесь художник не побоялся изобразить императора
с намечающимся брюшком и несоразмерно маленькой головой на узких плечах. Пётр III выглядит
человеком недалёким, слабым, безвольным, что так не сочетается с окружающим его имперским
антуражем. Ощущение неустойчивости фигуры императора, её временности и даже случайности на
фоне атрибутов власти усиливают непомерно длинные ноги и неестественная балетная поза.
Особое место в изобразительном искусстве первой половины XVIII века занимала
гравюра. Это был наиболее доступный широким массам вид искусства, быстро откликающийся на
события времени. Виды морских сражений, городов, торжественных праздников, портреты великих
людей – таков был спектр сюжетов, над которыми работали мастера гравюры. Лицо русской
гравюры первой четверти XVIII века определяли Иван и Алексей Зубовы и Алексей Ростовцев ,
сочетавшие в своих работах западную технику и национальный характер русской гравюры.
Излюбленной темой работ Зубова были виды Петербурга, в которые обязательно включались водные
пейзажи с кораблями.
На развитие живописи во второй половине столетия определяющее влияние оказала
Академия художеств, открытая в 1757 г. Выпускники Академии, воспитанные на принципах
классицизма, способствовали утверждению просветительских общественных идеалов. Свойственный
классицизму пафос гражданственности, героизма и патриотизма в живописи нашёл воплощение в
первую очередь в историческом жанре. В стенах Академии художеств исторический жанр был
ведущим. Как и во всех академиях мира, под понятием «исторические» понимались картины
аллегорического и мифологического сюжета, также по мотивам Священного писания и собственно
исторические – посвящённые мировой и отечественной истории. Это была живопись, по
классификации классицизма, возвышенного стиля, поэтому к ней не относили картины, отражавшие
историю бытовой жизни. Ломоносов в 1764 году писал, что историческая картина наиболее
способна выразить и воплотить идеи нравственно-воспитательного характера. Художники
конкретизировали характеры, облик, деяния персонажей и окружающую их среду. В этом явственно
ощущается стремление к правде истории, правде отношений людей, их чувств, причем, как обычно
во второй половине ХVIII века, человек берется в плане всеобщем, а не как индивидуальность.